Фемслэшный фикатон

Я накинула на себя махровый халат, с удовольствием кутаясь в него. Меня зовут Гермиона Грейнджер и я ни черта не понимаю в этой жизни.

Не то чтобы я до конца искренне это говорю, но начать с такого высказывания мне кажется достаточно эффектным. Каждая мысль – это моя потребность. Потребность расставить все по полочкам и привести к логическому завершению.

Кусок рыбы шлепнулся на сковороду. Удивительно, но у меня никогда не выходило кулинарное волшебство. Даже простая яичница требовала неимоверной концентрации и в итоге все равно не получалась. Меня это откровенно бесило, но потом я привыкла и стала готовить по-маггловски. Механическая работа, вроде чистки картошки, ранее вызывавшая снисходительную насмешку, теперь стала чем-то вроде успокоительного.

Зима обещала быть на редкость отвратительной с первых же дней. Я вообще не люблю зиму, пусть и праздников много и море снежинок кружит, окутывая тебя своим волшебством, и подарки, и елка зеленая, да много чего. Это так красиво все звучит, что мне хочется выскочить на улицу и ловить ртом снег, представляя, что каждая снежинка – это маленькая звезда, и что внутри меня уже наверняка скопилась целая галактика, а солнце будет высоко-высоко. Но на деле от снега болит горло, солнце тусклое и вообще и солнцем права не имеет называться в такую-то холодину.

Флер же наоборот наслаждалась этой зимой, каждым мгновением. Я сама пыталась вызвать в себе это по-детски непосредственное удивление, но не получалось. У меня вечно не хватало времени в нужный момент остановиться и попробовать уловить эту сладость. Попробовать прислушаться к себе и почувствовать .
- Представляешь, сколько мы можем загадать желаний, если каждая снежинка, которую мы словим – это одно желание, только бы успеть пока она не растаяла! - она забавно сморщила нос, когда очередная снежинка приземлялась на него.

Снежинки падали и падали, а она не переставала загадывать, словно целый год копила пожелания для этой зимы.

Узорчатая. Я прошептала это слово, пробуя его на вкус, покатала на языке. Да, именно такой была Флер. Словно вензельки на заборе. Не утонченной, а именно узорчатой.

Я боялась сказать неправильно. Подобрать неверное слово и нарушить логичность жизни. Казалось, что одно мое не до конца точное высказывание может изуродовать весь этот стройный ряд.

Мы были вместе. Это случилось как-то плавно и неожиданно. Как похолодание зимой. Будто ты просыпаешься однажды утром, а еще вчера серый асфальт спрятался под сверкающим снежным покровом.

Удивительно, хотя и ожидаемо. Неожиданно, хотя и неудивительно. Так было и у меня с Флер.

Не то чтобы она было именно той и именно в то самое время. Мы не были половинками друг друга. Она не была незаменимой, скорее единственной для меня в своем качестве.

Работа, повседневные заботы, научная практика – все это сливалось в одну многоликую полосу, по которой шла я, лишь иногда вылавливая ясные контуры. В сравнении со всем остальным Флер выигрывала своей четкостью, очерченным образом.

Рыба готовилась как-то слишком медленно, и я то и дело нетерпеливо приподнимала крышку сковороды.

Я боялась подпустить Флер непростительно близко. Но в то же время хотела быть для нее единственным человеком. Я хотела, чтобы она зависела от меня, чтобы как воздух. Чтобы полностью растворилась. Чтобы не я была частью ее жизни, а ее жизнь частью меня.

Меня насквозь словно разряды тока пронизывала ревность от каждого события, в котором мне не было места. Это чувство сдавливало грудь. Оно кирпичом обрушивалось на наши отношения, превращая их в фарш оборванных разговоров, не тех мест и не того времени, но все же мы были вместе. Если это, конечно, можно так назвать.

Наконец-то рыба была готова и я легкими взмахами палочки приводила в порядок кухню, сервировала стол. За дверью раздался хлопок трансгрессии. Ну вот. Еще один ужин для двоих.

- Привет, - она на мгновение прикоснулась холодными губами к моей щеке. - Там снова снег.

Я натянуто улыбнулась.

- Что случилось? – встревожено заглянула в мои глаза.

- Все нормально.

Мне хотелось обнять ее и прошептать, что все и, правда, нормально. Все больше, чем нормально, все замечательно. Чудо рождалось, только с ее приходом, распуская яркие лепестки. Мне казалось, что буря эмоций, бушующая внутри, разрывает сердце на тысячи оборванных кусочков. Слова были готовы сорваться с языка. Но я ничего не сказала.

- Все нормально, Флер. Как ты?

Мы ужинали на кухне. Как-то неожиданно по-семейному. Я неуклюже суетилась у плиты.

- Чай будешь?

Она лишь пожала плечами, уткнувшись в тарелку с остатками рыбы. Я внезапно разозлилась на нее, на себя, на дурацкую рыбу, с которой я провозилась полдня.

- Как рыба?

- Вкусно, спасибо.

Хотелось завыть. Сесть на пол и протяжно завыть. Вместо этого я направила палочку на старый чайник, который я утащила из родительской квартиры, и пробормотала заклинание, в ответ он весело запыхтел.

- Посиди со мной, Гермиона, - она положила руку на соседний стул.

Я плюхнулась рядом, и мы снова неловко замолчали.

- Что с тобой? – снова спросила она.

- Все нормально.

Или ненормально? Я сама не понимала, чего мне не хватает. Меня воротило от своей занудности и обиженного выражения лица, ведь я толком-то и объяснить не могла на что обижаюсь. На то, что она не принадлежит мне до конца? Меня злила глупая и беспочвенная ревность, которая возникала стоило мне услышать историю из ее жизни. Жизнь, в которой я не могла принимать участия.

Она наклонилась ко мне, снова касаясь губами щеки, губы теперь были горячими. Я нервно сжала руки в замок. Она снова поцеловала меня, теперь уже в губы и более настойчиво. Ее губы были солеными от рыбы и какими-то торопливыми.

- Ты куда-то спешишь? - я отстранилась от нее.

- Что?.. – она обиженно нахмурилась. – Гермиона!

Только сейчас я осознала весь идиотизм своего вопроса, хотя еще секунду назад он мне казался очень важным.
- Но просто…

Чайник уныло засвистел.

- Я сделаю чай…

- Не надо, я уже пойду.

- Все же спешишь? – я была права и эта правота, казалось, разорвет меня на части.

- Да.

- А чай?

- Нет, спасибо.

Она ушла. Даже не извинилась. Просто взяла и ушла. Я услышала приглушенный хлопок трансгрессии. Я идиотка.

Распахнутое окно добавило пространства, и я физически ощутила, как напряжение сковывающее воздух в комнате вытекает за белый подоконник. Слишком холодно.

Чайник отчаянно свистел.

- Да замолчи ты!

Возмущенный чайник протяжно крякнул и треснул.

Я не стала убирать со стола, а просто завалилась на диван и попыталась заснуть.

Появилось ощущение замкнутости. Запертости. Будто мне вечно суждено быть в этой квартире, время от времени развлекаясь приготовлением ужинов и уборкой.

За окном снова валил снег. Сейчас мне казалось, что я нет вещи, которую я бы ненавидела больше, чем эти расслаблено падающие на землю хлопья.

А ведь ознакомились мы тоже зимой. Единственное воспоминание, оставшееся с тех пор - это ее невероятно тонкие запястья. Обыкновенный Люмос у Флер рассыпался миллионами маленьких искр, и все вокруг приобретало плавные и сказочные очертания.

- Моя Флер, - шепотом прошептала я в никуда.

Слова натолкнулись друг на друга и попытались объединиться в одну фразу, но со звоном столкнувшись, растворились в воздухе.

Я подошла к окну. Снежинки все так же падали и, я была уверена, что даже если сейчас все перевернется с ног на голову, они все равно останутся непоколебимо спокойными. Я схватила несколько снежинок, они тотчас растаяли, теряя свою невесомую красоту.

Меня зовут Гермиона Грейнджер и я ни черта не понимаю в этой жизни.